Сажалка

A++
A--
Тёмный фон
Светлый фон
Оглавление

Этот небольшой пруд находился в километре южнее полесской деревни Крытышин. Мы называли пруд по-белорусски сажалкой с ударением на первом слоге. Сейчас уже не у кого спросить, когда вырыли этот пруд, в царское время или за два десятилетия польского правления перед войной. Невдалеке находились два длинных прямоугольных водоёма, вырытых вручную для осушения болотистой местности, а к лесу вела грэбля – насыпная дорога с узкими канавами по краям. Наша семья переехала в эти места из райцентра в начале пятидесятых, и почти десять лет солнечного детства я провёл в этом изумрудно-зелёном мире.

Сажалка была достопримечательностью и украшением нашего хутора с вызывающим названием Особняки. По-видимому, по довоенным польским временам особняками считались те несколько добротных домов зажиточных семей с нездешней фамилией Витт, переселившихся в эти края предположительно из Прибалтики во времена Великого княжества Литовского. Люди это были трудолюбивые и предприимчивые, даже при советах они ухитрились сохранить за собой кроме огородов прекрасные фруктовые сады, окружённые частоколами из высоких дубовых кольев, напоминающие средневековые оборонительные ограды. Наверно, эти хозяйственные люди были инициаторами осушения болотистой местности.

С северной стороны к сажалке примыкали заросли кустов и раскидистых ивовых деревьев. Под деревьями водоём порос осокой и травой, похожей на большую морковку, дно здесь было илистое, а с южной солнечной стороны ноги уже не проваливались в тину, вода не мутнела при купании. К сожалению, сажалка не обзавелась кувшинками и лилиями.

На подходе к сажалке раскинулся обширный зелёный луг с невысокой густой травкой. Для нас, голопузой ребятни, сажалка была особым, завораживающим миром. В жаркие летние мы здесь купались, пробовали, пусть и с небольшим успехом, ловить удочками и «кошиками» рыбу. Около сажалки мы играли в прятки и в «палянта» - игру вроде лапты.

Нас набралось на хуторе четверо друзей-одноклассников. Мы мастерили модели кораблей и пускали по водной глади парусники и «пароходы» с деревянными лопастями на резиновом заводе. А ещё, помню, я принёс сюда из дому в корзинке маленьких недавно вылупившихся жёлтых утят, которых высидела курица-наседка, хотел дать им вместо утки урок плавания. Удивительно, утята сразу же без моей помощи освоили водную стихию, они не только хорошо плавали, но и наловчились находить что-то съедобное, погружая клювики в воду, на поверхности оставались только их куцые дрожащие хвостики. Эта картина приводила в ужас метавшуюся по берегу наседку.

Пришло время, когда я стал давать уроки плавания соседской девушке Любе, придерживая её в воде за талию. Люба старательно молотила ногами по воде, вскоре она стала держаться на поверхности и без моей помощи, но просила не отпускать её. Меня пробирала дрожь от прикосновения к телу девушки с уже заметными женскими прелестями, по всему моему телу пробежали мурашки, а затем собрались в одном месте. Люба, видать, всё это чувствовала, и ей доставляло удовольствие поддразнивать меня.

Многое повидала сажалка на своём веку: польских жолнеров, солдат Красной Армии, германских фашистов и партизан. Территория Белоруссии была освобождена в июле сорок четвёртого, но в наших краях ещё долго продолжалась военные действия по уничтожению групп вооружённых бандитов, скрывавшихся в лесах. Продукты питания бандиты требовали под покровом темноты от местных жителей, в случае отказа - могли убить. Но советская власть долго не разбиралась, как и почему, дал продукты бандитам – значит их пособник. Вот и загремели двое хуторян в тюрьму, некоторые мужчины на всякий случай нашли работу в городе, чтобы переждать там неспокойное время.

Далее сажалка стала свидетелем коллективизации в добровольно-принудительном порядке, давно апробированном в Советском Союзе. Землемеры объединяли пашню и пастбища, оставляя крестьянам небольшие наделы для ведения домашнего хозяйства, активисты сгоняли скот в колхозное стадо. Хуторянам нужно было отвыкать от привычного единоличного уклада жизни и вливаться в чуждое им колхозное сообщество.

Следующим шагом в светлое будущее стал снос хуторов и переселение жителей в деревню. Сажалка, по-видимому, не могла понять, почему опять всполошились местные жители, почему они стали рушить свои насиженные места, перетаскивать дома тракторами на больших деревянных санках в деревню. Дичали сады, засыпались колодцы, брошенные дома превращались в развалины. Так коммунистическое руководство повелело хуторянам избавляться от пережитков прошлого. Свободный только на словах человек в реальной жизни был совершенно бесправным, его личные желания, мечты, имущественные вопросы советскую власть совершенно не интересовали, людей можно было запросто передвигать, как шахматные фигурки.

В наше последнее засушливое лето на хуторе сажалка, по какому-то фатальному совпадению, как и мы, загрустила, вначале обмелела, а затем и совсем пересохла, одарив нас на прощанье подарком - вьюнами, которых легко можно было обнаружить по характерным дырочкам для дыхания в тине.

Сажалка продолжила свою жизнь уже без нас, постепенно наполнилась водой, поила пасшихся в окрестностях коров, но радостного визга ребятни здесь уже больше никогда не было слышно. Переселившись в деревню, я редко захаживал на сажалку, когда же уехал учиться, а затем работать вдали от Крытышина, побывал здесь лишь два раза.

С братом Мишей у сажалки

В переломные девяностые я был очень удивлён, как здесь всё изменилось до неузнаваемости. Болотистые луга в округе были осушены, исчезли кустарники, канавы и грэбля, а выровненная площадь была окультурена под пастбище для бурёнок. Не знаю, каким образом сажалке ещё удавалось выстоять. Я был до слёз рад встрече со старой знакомой, которая оставалась единственным свидетелем моего детства. С трудом найдя место, где стоял наш домик, я вспомнил слова песни братьев Радченко: «Домик окнами в сад засыпают упрямо золотой листопад, голубая метель…»

Закралась мне в голову шальная мысль: вот бы построить домик на берегу сажалки, разбить небольшой сад, запустить в водоём карасиков, вести тихую и спокойную жизнь, хоть немного отдохнуть на склоне лет от суеты и напряжения в наше бурное время. Но это только радужные мечты. Я прекрасно понимаю, что такое невозможно. Несмотря на проблески демократических перемен в нашей стране невозможно вернуть землю, где находился твой дом. Купить? Это за те сбережения, которые к тому же неоднократно «сгорали» из-за бездарной политики советских и постсоветских руководителей? Нереален и возврат стоимости того, что люди внесли в общий котёл при вступлении в колхоз: землю, скот, инвентарь. Нечего мечтать и о возврате национализированных угодий, которые раньше принадлежали, к примеру, твоему деду или прадеду. Впечатление такое, что в нашей стране собственность предков навечно перекочевала в так называемое общенародное пользование.

Кстати, ваучерная приватизация в России в девяностые годы обогатила лишь кучку ловкачей, а основная часть населения свою долю от общего пирога получить не смогла. Прошедшие двадцать лет самостоятельной жизни Белоруссии тоже пока не обрадовали народ справедливой приватизацией предприятий и земельных наделов. Приватизация раньше или позже обязательно состоится, только можно ли надеяться, что она пойдёт на благо всех жителей станы?

Недавно я навестил сажалку вместе со школьным другом Антоном Виттом, когда мы приезжали в деревню на встречу одноклассников. К нашему великому разочарованию сажалка едва угадывалась под плотным слоем осоки на краю островка из новых деревьев и кустарника, воды здесь даже весной не было. Антон показал мне тополь, который в детстве посадила его мама. Лет пять назад Антон приезжал сюда с женой на машине, они даже остались переночевать здесь по-походному. Моему другу тогда приснился явственный сон о далёком босоногом детстве, совсем молодая мама, друзья на берегу сажалки. Да, о жизни на хуторе остались только воспоминания и сны.

Сейчас вокруг расстилалось шикарное ровное пастбище с сочной зелёной травой и элекропастухом со стороны леса. Стадо сытых коров степенно попивало воду из поилок с привозной водой. Налицо заметный прогресс, но нам с Антоном почему-то стало очень грустно, вроде мы навсегда лишились чего-то близкого и дорогого, того, что невозможно вернуть назад.

Брест, июнь 2012 г.